Любимые женщины Лермонтова

Сообщаю моим читателям: в 2017 году на сайте "Литературное издательство Нерлина" впервые опубликованы две мои новые книги, с цветными иллюстрациями: "Лермонтов, его друзья и любимые женщины" и "Роковая любовь Лермонтова". Сайт открывается по ссылке: http://nerlin.ru. Книги можно открыть по перечню в левой колонке: "Авторы / Белова Лидия". – Л.Белова. 24.02.2018

Будучи автором книги "Александра и Михаил. Последняя любовь Лермонтова" (первое издание – 2005 г.), я вернулась к теме любовных романов поэта в 2016 году – стала готовить статью на эту тему, несомненно интересную для всех читателей. В Интернете есть сайты по запросу "Женщины Лермонтова", но там просто даётся перечень нескольких знакомых ему дам и барышень со справками о них, притом не всегда бесспорными, а у меня в центре повествования сам Лермонтов, развитие событий в его жизни, загадки-разгадки, нередко и с опровержением устоявшихся мнений. Увлекательного материала оказалось не просто на статью, а на целую книгу (хотя и небольшого объёма). И я решила: буду искать издателя для этой книги, а пока подготовлю сокращённый ее вариант в виде статьи на моем сайте. Вот так появился рассказ о любовных увлечениях поэта.

Начну с пояснения, которое уже давала в статье, написанной к 175-летию со дня гибели поэта, – "Лермонтов и Белинский: пристальный взгляд из нашего времени" (из этой статьи здесь два абзаца и стихотворение):

Одна из самых загадочных страниц короткой жизни Михаила Юрьевича Лермонтова – его отношения с женщинами – и с барышнями, и с замужними и незамужними дамами. Сам он делился с друзьями своими сердечными переживаниями только в подростковом возрасте, в московский период жизни (это период, с перерывами, с сентября 1827 г. по июль 1832-го). Тогда он еще был открыт миру, верил в возможность искренней, верной дружбы со многими сверстниками. При этом не раз был разочарован и огорчён, а потому учился закрытости. О горьких разочарованиях в дружбе он написал в 1829 году четверостишие (в виде "вольного перевода" из Шиллера) от имени друга, который не желает никому сочувствовать:

Делись со мною тем, что знаешь,

И благодарен буду я.

Но ты мне душу предлагаешь;

На кой мне чёрт душа твоя?

Со времени переезда в Петербург (август 1832 г.) он открывал душу только самым близким друзьям. На первом месте здесь долгое время оставались Лопухины, жившие в Москве.

В Петербурге с ним оказались друзья детства Святослав Раевский и Аким Шан-Гирей, прибавился новый друг (и родственник) Алексей Столыпин-Монго, появились и еще друзья – в юнкерской Школе, в "большом свете". Но из верных и "долгих" друзей только один – Аким Шан-Гирей – оставил свои воспоминания. Поэтому, рассказывая об увлечениях поэта, будем привлекать все доступные нам свидетельства, перепроверяя их "перекрёстно".

И начнём со свидетельств героини раннего увлечения (якобы увлечения) Екатерины Сушковой. Ее "Воспоминания" о Лермонтове были впервые опубликованы в 1857 году в журнале "Русский вестник".

Екатерина Александровна Сушкова (1812–1868; в замужестве Хвостова) широко известна именно благодаря ее знакомству с Лермонтовым. Она и начинает свой автобиографический очерк с упоминания о Лермонтове, а потом уж переходит к своей родословной, к детству и т.д. Без воспоминаний о Лермонтове ее собственное жизнеописание едва ли вообще кого-либо заинтересовало бы.

Первый период их общения относится к весне и лету 1830 года; барышня гостила тогда в Москве и в подмосковном имении Большаково у своих родственников, приехав из Петербурга. В Середникове, у Столыпиных и Верещагиных, она бывала по воскресеньям. Столыпины, владельцы этой усадьбы, состояли в родстве с Верещагиными; оба семейства жили по соседству в Москве и проводили лето вместе в Середникове. Лермонтов с бабушкой провели в Середникове четыре лета (начиная с 1829 года; в 1832 году – не всё лето).

Вновь встретилась Екатерина Сушкова с Лермонтовым уже в северной столице, в начале декабря 1834 года, когда Михаил Юрьевич, окончив Школу гвардейских подпрапорщиков и кавалерийских юнкеров, стал выезжать в свет.

В своих "Записках" Сушкова уверяет, что Мишель влюбился в нее сразу после первого знакомства и все лирические стихи, написанные летом 1830 года, посвящены ей. В действительности Екатерина попросту выпрашивала у юного поэта стихи для своего альбома. (Подобный трюк она повторила позднее, в 1860-х годах, с Алексеем Апухтиным.) Родная сестра Сушковой Елизавета уличала ее в вымыслах по поводу ухаживаний за нею Мишеля. Елизавета Александровна Сушкова (1815–1883; в замужестве Ладыженская) написала даже свои "Замечания на "Воспоминания" Е.А.Хвостовой" (опубликованы в журнале "Русский вестник" в 1872 г.).

О том, что Мишель "нисколько не был влюблён " в Сушкову, вопреки ее позднейшим уверениям, говорили и обитатели Середникова – свидетели их отношений. В частности, вспоминали о том, что юный поэт вовсе не дарил ей стихотворение "Нищий" и содержание его не имеет к ней никакого отношения. Цитирует эти воспоминания Светлана Бойко в книге "Лермонтов. Московские страницы жизни и творчества" (М., "Планета", 2014).

Само по себе утверждение о влюблённости мальчика в "девицу на выданье" не вызывает доверия. Мишелю весной – летом 1830 года 15 лет: родился 2/14 октября 1814 года (литераторы, якобы во всём верящие Сушковой, лукавят, указывая возраст Лермонтова в период их общения: 16 лет). А Екатерине в это время – 18 (родилась 6/18 марта 1812 г.). С чего бы это мальчику увлекаться столь взрослой барышней? Это лет в 20 не имело бы особого значения, что твоей избраннице уже 23, но никак не в 15, когда барышне уже 18.

И еще более весомый аргумент: в 1830 году у Мишеля – счастливые, гармоничные отношения с Наташей Ивановой (почти ровесницей, примерно на год старше). Размолвка с нею произошла лишь в июне следующего, 1831 года и заставила юного поэта написать множество стихов с упрёками любимой. Причём стихи, посвящённые Ивановой, нередко сопровождаются ее инициалами и даже шире: "Н.Ф.И...вой", в отличие от стихов, якобы посвящённых Сушковой. А в драме 1831 года "Странный человек" Наталья выведена даже со своим именем и отчеством: Наталья Фёдоровна, только фамилия вымышленная – Загорскина.

Добавим еще и то, что весна – лето 1830 года были тяжёлым периодом в жизни подростка. В конце марта Университетский благородный пансион преобразован в гимназию (с разрешением розог), и в апреле Мишель подаёт прошение об отчислении. Начинается подготовка к поступлению в Университет. Кроме того, примерно в это же время он узнаёт о некоторых неприглядных, с его точки зрения, условиях договорённости между отцом и бабушкой по поводу "прав" на него, и пишет драму "Люди и страсти" – о запутанных, оскорбительных для юного героя семейных отношениях (не документальную драму, конечно, но близкую к реальности во многих психологических коллизиях). И, наконец, постоянная забота подростка – совершенствование в трёх европейских языках – французском, немецком, английском. Недаром на одиноких прогулках в Середникове он всегда с томом Байрона, а пьесе того времени "Люди и страсти" даёт название по-немецки. Где тут место для переживаний по поводу "холодности" 18-летней девицы?

Из стихотворных посланий лета 1830 года только одно имеет посвящение: "СУ", т.е. "Сушковой", – "Вблизи тебя до этих пор...", да и то написано оно от имени М.Корда, гувернёра маленького Аркадия Столыпина. Сушкова уверяла в "Записках", что юный поэт сам преподнёс ей это стихотворение, и отнюдь не от Корда, а от себя. Но сохранился автограф Лермонтова – подпись под стихотворением: "Шутка – предположенная от М.Корд". Так заслуживает ли доверия мемуаристка, если первое же ее "свидетельство", поддающееся проверке, оказалось вымыслом? Причём даже и в этом послании есть такие слова: "Я не люблю, зачем скрывать!"

Из остальных стихотворений, выдаваемых Сушковой за преподнесённые ей, можно назвать лишь одно: "Благодарю". Но речь в нём не о влюблённости, а о желании услышать вместо "язвительной, жестокой укоризны" слова благодарности. Понять юного автора можно, прочитав в "Записках" Сушковой: "Сашенька [Верещагина] и я, точно, мы обращались с Лермонтовым как с мальчиком, хотя и отдавали полную справедливость его уму. Такое обращение бесило его до крайности". Вот отсюда и возникло "Благодарю" – за редкое для Сушковой проявление нормального отношения, без язвительной насмешки.

Инициатором насмешек над самолюбивым подростком, конечно же, была Сушкова, и об одной из издевательских шуток она сама вспоминала в "Записках". Взрослые барышни смеялись над тем, что Мишель ест, не разбирая, баранина это, говядина или свинина и т.д., а он уверял, что прекрасно разбирается. И вот они устроили ему проверку – заказали для него пирожки с песком и наблюдали, скоро ли он поймёт это, когда все, голодные после долгой прогулки верхом, приступили к еде. О подобных обидах "ребёнка" и вспоминал Лермонтов в письме к Александре Верещагиной в 1835 году, объясняя свое "коварное" поведение с Сушковой зимой 1834/1835 годов.

В "романтической драме" (таков авторский подзаголовок) "Странный человек" у главной героини, Натальи Фёдоровны, есть лицемерная, хитрая подруга – княжна Софья. За прототип этой героини легко принять именно Сушкову, судя по характеристике, которую давали ей Александра Верещагина и сам Лермонтов в письмах к Александре – как бездушной, корыстной и навязчивой девице. Вот начало знакомства читателя с княжной Софьей – говорит главный герой пьесы, Владимир Арбенин (прототип его – сам юный Лермонтов):

"...В первый раз, как я ее увидел, то почувствовал какую-то антипатию; я дурно об ней подумал, не слыхав еще ни одного слова от нее. А ты знаешь, что я верю предчувствиям". И предчувствие героя оправдывается.

Интересно, что еще один отрицательный персонаж в драме "Странный человек" – Белинский. Это отнюдь не случайно придуманная фамилия: Лермонтов и Белинский в течение двух учебных годов одновременно обучались в Московском университете, из них в течение примерно восьми месяцев – оба на словесном отделении (только на разных курсах). То есть если они и не были знакомы, то фамилию Белинский Лермонтов наверняка слышал, вот и взял ее для своей пьесы. И удивительно предугадал в реальном "однофамильце" завистливого, коварного друга (см. мою статью "Лермонтов и Белинский: пристальный взгляд из нашего времени" в этом же разделе сайта http://lermontov1814.narod.ru).  

Наиболее ценны для читателя, которого интересует правда о личности Лермонтова, высказывания героев "Странного человека" о Владимире Арбенине. Вот его словесный портрет:

"Он не красавец, но так не похож на других людей, что самые недостатки его, как редкость, невольно нравятся; какая душа блещет в его тёмных глазах! какой голос!.."

О прекрасных глазах и красивом, глубоком баритоне поэта писали многие современники, однако Сушкова запомнила "косолапого мальчика" с "красными глазами". Аким Шан-Гирей, прочитав ее воспоминания, отозвался об этом так: "...Мишель не был косолап, и глаза его были вовсе не красные, а скорее прекрасные". Кстати, иногда это бывает: после долгого напряжения при ночном чтении белки глаз краснеют, – но чтобы говорить об этом через много лет как о характерной черте Лермонтова!.. "Записки" Сушковой – это возвеличение самой себя благодаря вымыслу о влюблённости в нее знаменитого поэта.

Добавлю, что более обширный вариант воспоминаний Сушковой, опубликованный уже после ее кончины, к тому же нельзя считать достоверным: он вполне мог быть частично переписан и дописан дочерьми. Подобный пример хорошо известен в истории литературы: воспоминания А.О.Смирновой-Россет переписаны ее дочерью по своему вкусу, а опубликованы были как якобы подлинные воспоминания матери. Недобросовестные наши современники используют эти фальшивые "воспоминания", когда хотят опорочить кого-нибудь из тех, кого сама Александра Осиповна любила и ценила (в первую очередь это касается Лермонтова).

Остановимся на постоянной теме недоброжелателей Лермонтова – о его якобы кривых ногах (мне напомнила об этом выдумка Сушковой о "косолапом" мальчике). Приведу отрывок из воспоминаний соученика Мишеля по юнкерской Школе Александра Меринского:

"Раз, после езды в манеже, будучи еще, по школьному выражению, новичком, подстрекаемый старыми юнкерами, он, чтоб показать свое знание в езде, силу и смелость, сел на молодую лошадь, еще не выезженную, которая начала беситься и вертеться около других лошадей, находившихся в манеже. Одна из них ударила Лермонтова в ногу и расшибла ее ему до кости. Его без чувств вынесли из манежа. Он проболел более двух месяцев..."

Вспоминал об этом и Аким Шан-Гирей: "...правую ногу, ниже колена, он переломил в Школе в манеже, и ее дурно срастили".

Получил он травму 26 ноября 1832 года, через 12 дней после зачисления в юнкерскую Школу, а вновь приступить к занятиям смог только в середине апреля 1833 года: лазарет, операция, постельный режим дома... Таков исток легенды о его якобы кривых ногах.

Продолжу о вымыслах по поводу внешности Лермонтова. В наше время ко всему перечисленному выше стали добавлять еще и вымысел о хромоте. Если о "кривых ногах" с удовольствием говорили некоторые его недоброжелатели-современники, то выдумка о хромоте – целиком изобретение журналистов нашего времени.

Можно только удивляться количеству надуманного негатива о Лермонтове. Ни один из знаменитых наших соотечественников не привлекал столько внимания к своей внешности, как он. Не были красавцами ни Пушкин, ни Гоголь, ни Вяземский, ни многие другие современники Михаила Юрьевича (несомненных красавцев было двое: Веневитинов и Столыпин-Монго). Но об их внешности если и говорят, то мельком, а выдумку об "уродстве" Лермонтова непременно смакуют. Хотя есть немало объективных свидетельств (выбирайте, кому верить!), существует множество портретов, есть и акварельный автопортрет (рисовал себя, глядя в зеркало), и словесный автопортрет в "Штоссе"... Объяснению сей парадокс не поддаётся.

В юнкерской Школе у Мишеля было прозвище Маёшка – от имени героя французских карикатурных листков Mayeux. Соученик Лермонтова (поступил в Школу на год позже) Александр Меринский вспоминал: "Разумеется, к Лермонтову не шло это прозвище, и он всегда от души смеялся над ним. Лермонтов был небольшого роста, плотный, широкоплечий и немного сутуловатый. Зимою в большие морозы юнкера, уходя из Школы, надевали шинель в рукава, сверх мундиров и ментиков; в этой форме он, действительно, казался неуклюжим..." (добавлю: как и многие другие юнкера).

Воспоминания Меринского привлекают трезвой объективностью: он не восхищается Лермонтовым, но и не добавляет к реальности негативных красок. Вот еще несколько слов из его воспоминаний: "Лермонтов был брюнет, с бледно-желтоватым лицом, с чёрными, как уголь, глазами, взгляд которых, как он сам выразился о Печорине, был иногда тяжёл. Невысокого роста, широкоплечий, он не был красив, но почему-то внимание каждого, и не знавшего, кто он, невольно на нём останавливалось".

А вот фрагмент воспоминаний о встрече с Лермонтовым служившего на Кавказе офицера А.Чарыкова: «…когда мы взглянули друг на друга, то взгляд этот и глаза его так поразили меня и произвели такое чарующее впечатление, что я уже не отставал от него, желая непременно узнать, кто он такой».

Вспомним и отзыв сослуживца Лермонтова по экспедициям на Северном Кавказе Константина Мамацева: "Лермонтов в 1840 г. был не более 25-ти лет; среднего роста, со смугловатым лицом и с большими карими глазами"; "И как он был хорош в красной шёлковой рубашке с косым расстёгнутым воротом; рука сжимала рукоять кинжала".

Да и невозможно представить, чтобы такой урод, каким изображают поэта иные журналисты, имел неизменный успех у женщин. Приведу несколько слов из воспоминаний декабриста Николая Лорера (дяди Смирновой-Россет): "Гвардейская молодёжь жила разгульно в Пятигорске, а Лермонтов был душою общества и делал сильное впечатление на женский пол".

Лорер не питал особой симпатии к Лермонтову, и ему незачем было выдумывать лестный отзыв о нём. Кстати, в его словах косвенно содержится опровержение выдумки И.С.Тургенева о встречах с "угрюмым" Лермонтовым в свете. Этого не могло быть хотя бы уже потому, что Михаил Юрьевич, как и каждый гвардейский офицер, получил светское воспитание, исключавшее угрюмую нелюдимость в обществе.

Вернёмся к Екатерине Сушковой. О встречах с нею в Петербурге и о разыгранном им романе рассказал сам Лермонтов зимой 1835 года в письме к Александре Верещагиной, а затем (конечно, не документально, но близко к реальности) – в незаконченном романе "Княгиня Лиговская" (1836).

Александра Михайловна Верещагина (1810–1873) оставалась верным другом Мишеля с московских лет и до конца его жизни. Она дальняя (не кровная) его родственница – племянница Екатерины Аркадьевны Столыпиной, урождённой Анненковой, дочь ее родной сестры Елизаветы. (Напомню: Екатерина Аркадьевна – жена родного брата бабушки Лермонтова, Дмитрия Алексеевича Столыпина, владельца Середникова.) Родственницей Саша Верещагина приходилась и Лопухиным – двоюродной сестрой младших Лопухиных, друзей Лермонтова (их мать – урождённая Анненкова).

В обстоятельном письме к Александре Лермонтов описывает весь ход разыгранного им романа с Сушковой и вспоминает обиды, нанесённые ему "старой кокеткой", когда он был "ребёнком" (письмо из Петербурга в Москву без точной даты; как предположил И.Л.Андроников, написано оно зимой 1835 г.). Не говорит Лермонтов только о том, что разыгранный им роман был осуществлён ради исполнения просьбы самой Александры предотвратить брак Алексея Лопухина с Сушковой: сёстры Алексея считали ее вовсе не влюблённой в брата, а охотницей за богатыми женихами. (На последствиях его розыгрыша остановимся, когда речь пойдет о Варваре Лопухиной.)

Закончим на этом разговор о Екатерине Сушковой и перейдём к Наталье Фёдоровне Ивановой (1813–1875). Она была дочерью известного в свое время драматурга Ф.Ф.Иванова (1777–1816). Семейство Ивановых жило в Москве и имело подмосковную усадьбу. Юная Наташа отличалась красотой, женственностью, обаянием. В период общения с Лермонтовым это была худенькая большеглазая девочка, а вовсе не та зрелая матрона, какую мы видим на самом известном ее портрете (работы В.Бинемана): портрет написан в середине 1830-х годов, уже после выхода Натальи Фёдоровны замуж.

Наталья – героиня упоминавшейся пьесы Лермонтова "Странный человек" (1831). Автор уведомил читателя в кратком предисловии: "Лица, изображённые мною, все взяты с природы [точнее было бы сказать: с натуры. – Л.Б.], и я желал бы, чтоб они были узнаны..." Судя по высказываниям главного героя пьесы Владимира Арбенина о Наталье Загорскиной, "прототипы" этих героев встречались у общих знакомых, в театре, на балах, проводили целые вечера почти наедине. Вот одно из высказываний Владимира:

"...Странно: она меня любит и не любит. Она со мною иногда так добра, так мила, так много говорят глаза ее, так много этот румянец стыдливости выражает любви... а иногда, особливо на бале где-нибудь, она совсем другая – и я больше не верю ни ее любви, ни своему счастью!"

Да, именно на бале она другая: Мишель – еще студент, женитьба студентам запрещена, а 17–18-летней Наталье пора замуж. Этим я объясняю "неожиданное" ее охлаждение летом 1831 года, после долгой обоюдной романтической влюблённости. Правда, и раньше между ними случались размолвки, и причина их объяснена в первом же обращённом к ней стихотворении – "Н.Ф.И...вой" (1830). Вот несколько строф из него:

Мои неясные мечты

Я выразить хотел стихами,

Чтобы, прочтя сии листы,

Меня бы примирила ты

С людьми и с буйными страстями;

Но взор спокойный, чистый твой

В меня вперился, изумлённый.

Ты покачала головой,

Сказав, что болен разум мой,

Желаньем вздорным ослеплённый.

Я, веруя твоим словам,

Глубоко в сердце погрузился,

Однако же нашёл я там,

Что ум мой не по пустякам

К чему-то тайному стремился, –

К тому, чему даны в залог

С толпою звёзд ночные своды,

К тому, что обещал нам Бог

И что б уразуметь я мог

Чрез размышления и годы...

(ЧИТАТЬ ПРОДОЛЖЕНИЕ)