МИСТИКА  ЧИСЕЛ  В  ЖИЗНИ  ЛЕРМОНТОВА

О последнем произведении Лермонтова-прозаика

Последнее прозаическое произведение Михаила Лермонтова – «Штосс», мистическая повесть, которую он начал писать в начале 1841 года, приехав с Кавказа в последний отпуск в Петербург; успел он закончить только первые три главы и читал их на вечере у Карамзиных в апреле 1841 года (об этом упоминает в своих воспоминаниях Евдокия Ростопчина, не уточняя дату). Многое в «Штоссе» имеет автобиографический характер, реальность лишь слегка прикрыта флёром вымысла.

Главный герой повести – художник, то есть автор не сделал его писателем, но при этом и не погрешил против реальности: как талантливый художник Лермонтов был хорошо известен широкому кругу знакомых, друзей, родственников. Его герой надолго покидал Петербург – и тоже близко к реальности: уезжал он из холодного, чопорного Петербурга хоть и не на Кавказ, но всё же на юг, в Италию – страну роскошной природы и «естественных», не скованных чиновничьими мундирами и нормами людей. Наконец, главное: внешний облик героя и его психологический портрет очень близки самому автору.

Думается, читая повесть друзьям, Лермонтов рассчитывал на узнавание, заодно показывая, что отнюдь не чванится ни своей разносторонней одарённостью, ни победами над дамскими сердцами. В подтверждение приведу два фрагмента (из второй главы «Штосса»):

«Через этот мост шел человек среднего роста, ни худой, ни толстый, – не стройный, но с широкими плечами, в пальто, и вообще одетый со вкусом…».

«С некоторого времени его преследовала постоянная идея, мучительная и несносная, тем более что от нее страдало его самолюбие: он был далеко не красавец, это правда, однако в нем ничего не было отвратительного, и люди, знавшие его ум, талант и добродушие, находили даже выражение лица его довольно приятным; но он твердо убедился, что степень его «безобразия» исключает возможность любви, и стал смотреть на женщин как на природных своих врагов, подозревая в случайных их ласках побуждения посторонние и объясняя грубым и положительным образом самую явную их благосклонность».

Описание внешности героя, художника Лугина, как и восприятие самого себя, у Лермонтова не только не приукрашенное, а напротив, максимально критичное. Многие современники отзывались о его внешнем облике с восхищением, особенно часто вспоминали о красоте и выразительности его глаз (но именно об этом, несомненно прекрасном в его облике, – в «Штоссе» ни слова). Вот пример из воспоминаний служившего на Кавказе офицера А.Чарыкова: «…когда мы взглянули друг на друга, то взгляд этот и глаза его так поразили меня и произвели такое чарующее впечатление, что я уже не отставал от него, желая непременно узнать, кто он такой».

А вот несколько строк из воспоминаний другого офицера, Константина Мамацева (Мамацашвили, грузина на русской службе): «Я хорошо помню Лермонтова […]. Он был среднего роста, со смуглым или загорелым лицом и большими карими глазами». И далее – впечатление в момент опасности, когда Лермонтов «точно из земли вырос со своею командой. И как он был хорош в красной шёлковой рубашке с косым расстёгнутым воротом; рука сжимала рукоять кинжала».

Еще один современник – соученик Лермонтова по юнкерской школе Александр Меринский – специально останавливался на нелепых слухах, будто Лермонтов сделал своего героя Вадима горбуном потому, что и сам был чуть ли не горбатым. Меринский вспоминал: «Редкий из юнкеров в Школе не имел какого-либо прозвища; Лермонтова прозвали «Маёшкой», уменьшительное от «Маё» [героя парижских карикатурных листков со смешным героем]. Разумеется, к Лермонтову не шло это прозвище, и он всегда от души смеялся над ним. Лермонтов был небольшого роста, плотный, широкоплечий и немного сутуловатый. Зимою в большие морозы юнкера, уходя из Школы, надевали шинель в рукава, сверх мундиров и ментиков; в этой форме он, действительно, казался неуклюжим…» (добавим: как и многие другие).

Замечу кстати, что подавляющее большинство воспоминаний сокурсников и военных сослуживцев проникнуты симпатией к Лермонтову. Негативные слухи и откровенная неприязнь исходят от придворных и чиновников, близких к Николаю I, что нетрудно объяснить: они всячески старались угодить патрону, который невзлюбил Лермонтова по ряду причин (одна из них – отрицательное отношение к главному герою романа «Герой нашего времени»: где патриотизм? где «жизнь за царя»? – и т.п.).

Несмотря на явную автобиографичность «Штосса», эту повесть не всегда включают даже в достаточно объёмные издания произведений Лермонтова. Например, нет ее в сборнике «М.Ю.Лермонтов. Избранные сочинения в трёх томах» (М., «Русская книга», 1996). При этом в сборник включена восточная сказка «Ашик-Кериб», к сочинению которой Лермонтов не имел никакого отношения – всего лишь записал ее со слов знатока кавказского фольклора; объяснение: «Штосс» ведь не закончен, даже и авторского названия у этих трёх глав нет. Автобиографичность повести, как ни странно, никто из литературоведов не замечает – пишут лишь о сходстве внешности фрейлины Минской и фрейлины Россетти (после замужества и «подправки» своей итальянской фамилии на французский лад ставшей Смирновой-Россет). Вот словесный портрет фрейлины Минской в «Штоссе»:

«В ту самую минуту, как новоприезжая певица подходила к роялю и развертывала ноты... одна молодая женщина зевнула, встала и вышла в соседнюю комнату, на это время опустевшую. На ней было чёрное платье, кажется по случаю придворного траура. На плече, пришпиленный к голубому банту, сверкал бриллиантовый вензель [инициалы императрицы, знак отличия ее фрейлины]; она была среднего роста, стройна, медленна и ленива в своих движениях; чёрные, длинные, чудесные волосы оттеняли ее еще молодое, правильное, но бледное лицо, и на этом лице сияла печать мысли».

Александрина Россетти славилась не только красотой, но и острым умом, широкой начитанностью, смелостью и оригинальностью суждений – и это в обществе, о котором Лермонтов писал друзьям вскоре после переезда из Москвы в Петербург: «Видел я образчики здешнего общества: дам весьма любезных, молодых людей весьма воспитанных; все вместе они производят впечатление французского сада, очень тесного и простого, но в котором с первого раза можно заблудиться, потому что хозяйские ножницы уничтожили всякое различие между деревьями» (письмо к Марии Лопухиной от 28 августа 1832 г.; оригинал по-французски).

И, конечно, Лермонтов не мог не увлечься Александриной, когда встретил ее осенью 1838 года в доме Карамзиных. Там еженедельно собирались такие гости, как Пушкин, Вяземский, Владимир Одоевский, Александр Тургенев… Все они ценили «черноокую Россетти», а Петр Андреевич Вяземский вспоминал о ней в своих мемуарах так: «Несмотря на свое общественное положение, на светскость свою, она любила русскую поэзию и обладала тонким и верным поэтическим чувством. Она угадывала (более того, она верно понимала) и всё высокое, и всё смешное. […] Вообще увлекала она всех живостью своею, чуткостью впечатлений, нередко поэтическим настроением. Прибавьте к этому, в противуположность, какую-то южную ленивость, усталость […]. Она была смесь противуречий, но эти противуречия были как музыкальные разнозвучия, которые, под рукою художника, сливаются в какое-то странное и увлекательное созвучие […]».

Лермонтов, как всегда, более лаконичен в своих характеристиках. В первой главе «Штосса» он добавляет к уже цитированным строкам всего одну фразу: «Он бывал часто у Минской: ее красота, редкий ум, оригинальный взгляд на вещи должны были произвести впечатление на человека с умом и воображением». А далее Минская становится мистической красавицей, сопровождающей зловещего старика, – и речь уже идет об идеале женщины глазами романтика…

Остановимся на мистическом сюжете «Штосса». В альбоме Лермонтова с записями 1840–1841 годов сохранился лаконичный набросок: «Сюжет: У дамы: лица жёлтые. Адрес. Дом: старик с дочерью предлагает ему метать. Дочь в отчаянии, когда старик выигрывает. Шулер: старик проиграл дочь, чтобы… Доктор: окошко…». После отъезда из Петербурга – 26 апреля (14-го по ст. ст.) – Лермонтов занёс в записную книжку несколько фраз для будущих глав, закончив эту запись словами: «Банк. Скоропостижная».

Поясню: «лица жёлтые» видит герой, художник Лугин: он болен, и это один из симптомов болезни. Судя по этой записи, Лугину в конце концов удается освободить дочь старика, но жизнь его, Лугина, все-таки оканчивается трагически: тяжелая болезнь и, видимо, позднейшие проигрыши старику доводят его до самоубийства…

Первое знакомство со «Штоссом» (в ранней юности) оставило меня в недоумении: что же это получается? – что погубила героя мистическая красавица, несмотря на все ее очарование и преданность герою? Красавица показалась мне фигурой зловещей – хоть и невольной, но все же сообщницей мистического старика. С годами первое впечатление сгладилось, я стала воспринимать эту барышню как жертву и сочувствовать ей почти так же, как герою: ведь оба они оказались во власти злого деспота.

Тайный смысл лермонтовской повести прояснился для меня после того, как я прочитала огромный фолиант (около 800 страниц): «А.О.Смирнова-Россет. Дневник. Воспоминания» (М., «Наука», 1989; серия «Литературные памятники»). На основании Записок Александры Осиповны я сделала неожиданное открытие: красавица-фрейлина Александрина Россетти была для Лермонтова отнюдь не только светской знакомой – их связывала горячая, ревнивая взаимная любовь. Между тем литературоведы упоминают о Смирновой-Россет благодаря ее дружеским связям со многими современниками Лермонтова, но не с ним самим. В чем тут дело?.. Да ведь разгадка-то проще простого: оба они, Лермонтов и Смирнова-Россет, тщательно скрывали свой роман; вспомним фразу из лермонтовского «Валерика»: «Добро б еще морочить свет». Лермонтов «морочил свет», охраняя репутацию замужней дамы.

После чтения Записок Смирновой-Россет для меня стало несомненным, что именно эта любовь – более, чем все другие обстоятельства, – трагически укоротила жизнь поэта. Фрейлина императрицы Александрина Россетти была одной из самых любимых придворных барышень (а позднее – дам) Николая I; в придворных кругах судачили даже о том, что старшая из детей Александры Осиповны (к тому времени уже замужней женщины) – дочь Николая I, а не мужа, Николая Смирнова… Слухи о романе придворной дамы с Лермонтовым соглядатаи и сплетники поспешили донести до ушей императора, и он не простил «измены». То есть роль Александрины в судьбе Лермонтова столь же губительна, как и роль мистической красавицы в судьбе Лугина – героя «Штосса». Хотя ее вины в этом, конечно же, нет…

Осознание этого было таким глубоким и тяжким, что мне приснился сон, окончательно связавший повесть Лермонтова с его реальной жизнью, – приснилось окончание «Штосса»! После этого я написала книгу «Александра и Михаил. Последняя любовь Лермонтова» и включила в нее в качестве Приложения «полный текст» мистико-фантастической повести (книга напечатана в Профиздате двумя изданиями – в 2005-м и 2008-м годах).

Я считаю три написанные Лермонтовым главы очень важными для его биографии, ибо, по существу, это зашифрованный рассказ о последних годах петербургской жизни поэта и о последней, роковой его любви.

Для тех, кто не помнит точных дат рождения и гибели Лермонтова, напомню:

родился 14 октября (2-го по старому стилю) 1814 года (именно 14 октября, а не 15-го, как чаще всего указывается в наше время; см. об этом в моих статьях: «Так ли всё ясно в биографии М.Ю.Лермонтова?» – «Московский журнал», 2001, №7; «Ошибки в современном лермонтоведении» – «Отечество», 2007, №1, – и в статье «Об ошибках в современном лермонтоведении» на этом сайте);

убит 27 июля (15-го по старому стилю) 1841 года.

О дате рождения Лермонтова – уточню: дата 2-е октября (по старому стилю) имелась в «Книге родившихся, бракосочетавшихся и умерших» церкви Трёх Святителей, что у Красных ворот, и точная копия страницы с этой записью была не раз опубликована, в частности в моей книге «Александра и Михаил. Последняя любовь Лермонтова» (М., Профиздат, три издания: 2005, 2008, 2014). Та же дата – 2-е октября – имеется на памятнике Лермонтову в Александровском саду Петербурга (близ Адмиралтейства), установленном в 1896 году. Правильно указана дата рождения и на памятнике Лермонтову, установленном в 1916 году возле Николаевского кавалерийского училища – бывшей лермонтовской Школы гвардейских подпрапорщиков и кавалерийских юнкеров (Школа, естественно, располагала документами).

Ввёл всех в заблуждение биограф Лермонтова П.А.Висковатов, сообщив, что родился Лермонтов «в ночь со 2-го на 3-е».

Кстати о доме, в котором поэт родился. Об особенностях этого дома мы узнали благодаря рассказам историков Москвы о «сталинских высотках». Дело в том, что высотные дома строились по распоряжению Сталина точно на тех местах, которые в древности были святилищами и считаются «местами силы». Высотные здания должны были охранять столицу даже и мистически (в наше время известно, что в первой половине ХХ века мистикой всерьёз интересовались руководители ряда государств). Выстроено семь таких высоток, и одна из них – на месте дома вблизи Красных ворот, в котором родился Лермонтов. Возможно, местом рождения хотя бы частично объясняется сосредоточение в одном человеке стольких способностей.

Убедительный и яркий их перечень – у Даниила Андреева в «Розе Мира»; отмечу здесь и «от себя»: плюс к литературной одарённости – философский склад ума, поднимающий любое его произведение над уровнем быта; неординарные способности художника, математика да и музыкальная одарённость: играл на скрипке, фортепьяно, гитаре; обладая красивым баритоном, исполнял даже оперные партии; свободно владел несколькими европейскими языками.

Напомнила я читателю о датах жизни Лермонтова в связи с поразившим меня совпадением номера мистической квартиры в «Штоссе» с датой гибели поэта. Приведу две фразы об этой квартире из первой и второй глав повести: «Вот уж несколько дней, как я слышу голос: кто-то мне твердит на ухо с утра до вечера – и как вы думаете, что? – адрес: – вот и теперь слышу: «в Столярном переулке, у Кокушкина моста, дом титулярного советника Штосса, квартира нумер 27»; «– Скажи, пожалуйста, – сказал Лугин после некоторого молчания, сунув дворнику целковый, – кто живет в 27-м нумере?»

Почему Лермонтов взял для номера вымышленной квартиры именно это число? Не мог же он знать, что погибнет именно 27-го (да еще и на 27-м году жизни)!.. Может быть, голос, твердящий о «нумере 27», был для Лермонтова реальностью? То есть он сам слышал этот голос, хотя и не страдал, в отличие от своего героя, никаким психическим расстройством?..

Связь между номером мистической квартиры и датой гибели поэта кажется еще более невообразимо-пугающей из-за присутствия в этом адресе «Кокушкина моста» – почти «Кукушкина»: ведь кукушка, по всем известному поверью, предсказывает срок жизни. Вспомним и о том, что мост в русских сказках, легендах (да и не только русских) ассоциируется с переходом в иной мир…

Число «27» можно прочитать и как «две семёрки»: 2 х 7 = 14 (так проверяют мистическое значение дат астрологи). И тогда снова берёт оторопь: родился поэт 14 октября 1814 года; при этом число «14» обнаруживается в его датах и еще дважды: 1814 – это: 1 + 8 + 1 + 4 = 14; погиб в 1841 году; 1841 – это: 1 + 8 + 4 + 1 = 14. Что за магия чисел, на которую невозможно не обратить внимание, даже и не будучи «нумерологом-астрологом»!..

Думаю, за этой странной магией чисел скрывается основное, мистически постоянное для Лермонтова число, являющееся как земным, так и небесным, – 7: семь дней в неделе, семь цветов радуги, семь нот в музыкальной гамме, семь основных планет нашей Солнечной системы, «семь небес» по древним мистическим учениям (что по сию пору сохраняется в поговорке «…на седьмом небе», т.е. наверху блаженства). «Дважды семь» – год рождения Лермонтова, а «два и семь» – дата его гибели (и номер мистической квартиры в повести). Добавлю, что погиб он в седьмом месяце года – в июле.

Уже проделав все эти вычисления, я вдруг с удивлением обнаружила в одной из книг философов-мистиков такое утверждение: «Каждая семёрка в действительности является четырнадцатью, так как каждое из семи имеет два аспекта [земной и небесный]. Таким образом, четырнадцать в свою очередь означает взаимосвязь двух планов» [земного и небесного]. Вот так! Что называется, без комментариев…

Но как ни расшифровывай такие совпадения чисел, понять это невозможно! Неужели гибель Лермонтова в совершенно определенный срок была заранее предопределена?.. Даниил Андреев (в «Розе Мира») считал, что убийство поэта означало победу Сатаны. Мне кажется, тут другое: если гибель Лермонтова в столь ранний срок и в самом деле была предопределена Свыше, то дело не в Сатане, а наоборот, в том, что Светлые Силы решили: хватит ему мучиться на Земле, пора вернуться домой, на Небеса. Сам Лермонтов еще в 1831 году, то есть в 16–17 лет, писал: «Пора уснуть последним сном, // Довольно в мире пожил я…»; и в 1837 году возвращался к той же мысли: «Но я без страха жду довременный конец. // Давно пора мне мир увидеть новый…»

Отнюдь не пустые фразы в «Штоссе» и о людях, которым так и не удалось поселиться в мистическом доме: получается, что всех, кто хотел оказаться рядом со зловещим стариком, неминуемо ждала беда.

Сам Лермонтов верил в мистику чисел, о чём вспоминал офицер-артиллерист А.Чарыков (я уже приводила одну фразу из его воспоминаний – о чарующем впечатлении от глаз Лермонтова). Он опубликовал в журнале свой рассказ о встрече с Лермонтовым в 1840 году в Ставрополе, где располагался штаб его (Чарыкова) бригады:

«В один прекрасный день мы, артиллеристы, узнали, что у барона [Вревского] на вечере будет Лермонтов, и, конечно, не могли пропустить случая его видеть. Добрейший хозяин, по обыкновению, очень радушно нас встретил и перезнакомил со своим дорогим гостем. Публики, как мне помнится, было очень много, и когда солидные посетители уселись за карточными столами, молодежь окружила Лермонтова. Он, казалось, был в самом веселом расположении духа и очаровал нас своею любезностью. […]

Михаил Юрьевич роздал нам по клочку бумаги и предложил написать по порядку все буквы и обозначить их цифрами; потом из этих цифр по соответствующим буквам составить какой-либо вопрос; приняв от нас эти вопросы, он уходил в особую комнату и, спустя некоторое время, выносил каждому ответ; и все ответы до того были удачны, что приводили нас в изумление. Любопытство наше и желание разгадать его секрет было сильно возбуждено и, должно быть, по этому поводу он изложил нам целую теорию в довольно длинной речи, из которой, к сожалению, в моей памяти остались только вступительные слова, а именно, что между буквами и цифрами есть какая-то таинственная связь; потом упоминал что-то о высшей математике. Вообще же речь его имела характер мистический; говорил он очень увлекательно, серьезно; но подмечено было, что серьезность его речи как-то плохо гармонировала с коварною улыбкой, сверкавшей на его губах и в глазах».

Лермонтов не только верил в мистику чисел, но и был фаталистом, то есть признавал определяющую роль Провидения в жизни человека. Косвенные подтверждения тому – повесть «Фаталист» в «Герое нашего времени» и поведение самого Лермонтова во время сражений да и просто на местности (за пределами крепости), простреливаемой со всех сторон. Он как будто специально подставлял себя под пули, уверенный, что не погибнет до тех пор, пока не наступит суждённый ему Свыше срок. 

Несколько слов по поводу первой фразы «Штосса»: «У граф[ини] В… [Виельгорской] был музыкальный вечер» (в квадратных скобках – мои пояснения):

Графиня В… – это София Михайловна Виельгорская (1820–1878), дочь Михаила Юрьевича Виельгорского, придворного и музыканта-любителя. Юная графиня Софья была хозяйкой музыкального салона Виельгорских (жена Михаила Юрьевича, урождённая герцогиня Луиза Бирон, устраивала на своей половине приёмы для придворной знати). Семья Виельгорских занимала особое положение при Дворе, так как один из сыновей, Иосиф Михайлович, с 11-ти лет воспитывался вместе с цесаревичем – будущим императором Александром II, – как его ближайший товарищ и соученик.

Иногда издатели на месте лермонтовского «У граф. В…» пишут «У графа», не задумываясь над тем, что при любой спешке никто не сокращает единственную оставшуюся букву, да еще и гласную. Это во-первых. А во-вторых, хозяйками светских салонов были именно дамы; считалось, что мужья заняты серьезными делами, государственной службой, а сфера женской деятельности – устройство семейного быта, отдыха, развлечений. И, наконец, в наброске сюжета (см. начало моего предисловия) сам Лермонтов написал: «У дамы». (Не останавливаюсь на начальном варианте первой фразы повести: «У графа С… был музыкальный вечер»: это привело бы к долгому разговору об отношениях Лермонтова и графа Соллогуба, которому Михаил Юрьевич в 1840 году посвятил всего одну строку – в стихотворении «Тучи»: «Или друзей клевета ядовитая?»)

Уточню для читателя: кроме трёх глав, написанных Лермонтовым, в «полном тексте» повести, которую я назвала: «Штосс, или Сон Лермонтова», содержатся мои главы и небольшие вставки в лермонтовский текст; правда, у меня осталось стойкое ощущение, что писала их не я сама, а как будто под чью-то диктовку. Расскажу, как это было.

Ночью, в бессонницу, я увидела перед глазами (закрытыми) светло-голубые микроскопические звёздочки – небольшое их скопление, плоское, в два-три довольно плотных слоя. Звёздочки стали удаляться, разбегаясь в разные стороны, – и передо мной возникло сферическое пространство с уже более крупными звёздами – такими, какие мы видим на небе, только лучи их явственнее пульсировали. Пространство это всё расширялось, углублялось; звёзды располагались по всему его объёму почти на одинаковом расстоянии друг от друга, а от меня (наблюдателя) – одни ближе, другие дальше в глубине сферы. Через несколько секунд я уже видела грандиозную стереоскопическую сферу не только перед собой – космическое пространство стало окружать меня, как бы заходить и за спину, я оказывалась в центре его.

Несмотря на изумительную красоту этой пульсирующей звёздами сферы, мне стало страшновато: как будто я ухожу туда, безвозвратно отрываясь от Земли. Из-за этого страха вышла из полудрёмы – и всё пропало. Начала ругать себя: зачем проснулась? не надо было пугаться! А еще через несколько секунд, уже при ясном сознании, стал сам собою сочиняться конец недописанного Лермонтовым «Штосса» – без какого-либо моего волевого усилия, сознательного желания. Завершение сюжета, облик персонажей, их диалоги представлялись настолько ярко и чётко, что я даже не стала сразу записывать – была уверена: не забуду. Утром записала, стараясь как можно точнее передать то, что получила ночью взамен утраченного звёздного неба. Потом началась чисто редакторская работа, при которой я опасалась только одного: как бы не испортить эту «небесную диктовку».

Художественные произведения я пишу давно (хотя считаю себя прежде всего литературоведом), но ни о каком другом из них не могла бы сказать, что это создано «не мною». В этом случае мою роль можно сравнить с ролью стенографистки; но добавлю: качество ее работы все-таки имеет значение.

У тех, кто читал «полный текст» повести (он был опубликован не только в книге «Александра и Михаил…», но и в журнале «Мир женщины», в «Российской исторической газете»), видимо, возникал вопрос: а где же «скоропостижная смерть» героя? Увы, трагический конец последнего своего произведения Лермонтов дописал-таки сам, но не на бумаге, а в жизни: погиб через несколько месяцев после создания первых трёх глав. Словно подтвердил сказанное им еще в 1835 году: «Теперь я не пишу романов, я их устраиваю в жизни» (из письма к Александре Верещагиной; письмо написано по-французски, и комментаторы переводят «j’en fais» по-разному: делаю, затеваю, осуществляю; но смысл в любом случае ясен: сама жизнь стала для Лермонтова творчеством; тогда он имел в виду недавний свой веселый спектакль со «страстным увлечением» Екатериной Сушковой).

Все эти пояснения к повести Лермонтова «Штосс» написаны мною с главной целью: друзья, давайте читать самих классиков, а не многочисленные и многообразные рассуждения о них! Тем более в наше время, когда в статьях и книгах о знаменитых людях под видом объективных сведений могут быть опубликованы любые домыслы, нередко просто ради сенсации, ради привлечения внимания не к тому, о ком пишут, а к «себе любимому». Еще более горько то, что домыслы эти чаще всего носят негативный характер. Не избежал этой участи и Лермонтов. Между тем вся правда о нем содержится в его произведениях – под лёгким флёром вымысла.

P.S. 26-го февраля с.г. нам был продемонстрирован пример самых гнусных вымыслов о внешности Лермонтова – в передаче по РЕН-ТВ под названием «Нумерология рода». Авторы этой передачи создали такой «портрет» Лермонтова, какой им явно очень хотелось бы видеть, – но эта картинка не имеет ничего общего с реальным Лермонтовым (несколько выдержек из воспоминаний современников о его внешности я привела в начале этой статьи).

Вот что хочется сказать очередным творцам «клеветы ядовитой» (а Лермонтову почему-то до сих пор везёт на них): вы продемонстрировали лишь собственное невежество. В Лейб-гвардию не брали не только уродов, но и молодых людей ниже среднего роста. Всё во внешности лейб-гвардейца должно было быть гармоничным, ибо лейб-гвардия была не только военной охраной, но и украшением императорских торжеств, парадных выездов, пышных обедов, балов, в которых лейб-гвардейцы участвовали наравне с именитыми гостями и, уж конечно, были в безупречных мундирах (красоту и пышность лейб-гвардейского мундира мы хорошо себе представляем благодаря старинным портретам, в том числе лермонтовским) и сами во всём безупречными – и в манерах, и в чистоплотности, и т.д. и т.п.

Только абсолютные невежды могут устроить подобную демонстрацию своего невежества!

Лидия БЕЛОВА 

27.03.2014