Были и небылицы о Лермонтове

Прошёл уже двести один год со дня рождения Михаила Юрьевича Лермонтова, а горестное впечатление от юбилейных статей и телепередач о нём до сих пор в памяти. (Уточню, прежде чем начать разговор: день рождения Лермонтова – 14 октября 1814 года; именно 14-е, а не 15-е, как обычно указывают. См. доказательство этого с опорой на документы, например, в моей статье "Поэт знал дату своего ухода?" – "Литературная газета", 2014, №40, 15–21 октября.)

За последние десятилетия в лермонтоведении сделано немало очень значительных открытий, однако авторов большинства публикаций и телепередач это совершенно не интересует. Впечатление такое, что они пользуются старыми сборниками "Воспоминаний современников о М.Ю.Лермонтове", при этом даже и не заглядывая в комментарии, где нередко содержатся уточнения, а то и прямое опровержение ряда "воспоминаний". Поэтому, я считаю, очень важно напоминать широкому кругу читателей и о давно установленных истинах, о которых многие журналисты не знают, а иные не желают знать, предпочитая делиться с читателями и телезрителями своей сугубо личной (нередко к тому же сугубо негативной) точкой зрения.

Так, до сих пор не перестают упоминать и в прессе, и по телевидению о «немытой России» как о стихотворении Лермонтова, хотя еще в 1989 году в журнале «Слово» (№10) была опубликована обстоятельная статья Владимира Бушина «Курьёз с шедевром» – о том, что это непростительная фальсификация, сочинение П.Бартенева в подражание пушкинскому «К морю» («Прощай, свободная стихия…»). Объективная оценка этой фальсификации содержится и в юбилейном номере «Литературной газеты» (2014, №40) – в интервью с писателем и литературоведом Валерием Михайловым. "ЛГ" и еще раз останавливалась на авторстве П.Бартенева – в №27 за 2015 год (начало июля), в статье Александра Кондрашова "Список Познера...". Но так прочно внедрили в сознание читателей в советское время эту фальсификацию как восьмистишие Лермонтова, что и газеты со стотысячным и более тиражом не могут изменить "общепринятого" мнения!

Второй пример – нелепая история, "реанимируемая" журналистами, которые не удосуживаются ознакомиться даже с самыми известными работами лермонтоведов, – об обиде Николая Мартынова на Лермонтова за его равнодушие к влюблённой в него сестре Наталье как о причине дуэли. В эту историю вплетается и еще одна небылица: якобы Лермонтов вскрыл письма, вручённые ему сёстрами Мартынова для передачи брату. (В одно из этих писем отец семейства вложил 300 рублей для Николая, которые Лермонтов и отдал ему.)

Небылицу о вскрытии писем, распространявшуюся Мартыновым ради самооправдания уже после дуэли, осветила в обстоятельном исследовании "Лермонтов и семейство Мартыновых" Эмма Герштейн, известный и авторитетный лермонтовед. Опираясь на документы о пребывании Лермонтова в Москве в 1837, 1840 и 1841 годах и на письма Мартыновых этих лет, Э.Герштейн доказала, что смертельная для Лермонтова дуэль не имеет никакого отношения к сёстрам Мартынова.

В начале октября 1837 года Николай писал отцу: «Триста рублей, которые вы мне послали через Лермонтова, получил; но писем никаких, потому что его обокрали в дороге, и деньги эти, вложенные в письме, тоже пропали; но он, само собой разумеется, отдал мне свои» (уточним: отдал, заняв после ограбления в Тамани нужную сумму у своего родственника). Никаких подозрений о вскрытии конверта с письмами у Николая Мартынова в это время нет, как нет и удивления, откуда Михаил узнал о переданной с ним сумме: ясно, что, посылая деньги сыну, отец сказал Лермонтову о сумме.

Подозрение о вскрытии писем высказала мать семейства Мартыновых в том же 1837 году. В начале ноября она написала сыну, что дала зарок посылать письма не иначе, как по почте: «...по крайней мере останется уверенность, что тебя не прочтут». Но и в ее письме нет ни обид на Лермонтова за невнимание к одной из сестёр, якобы влюблённой в него, ни удивления, откуда это Лермонтов узнал о переданной через него сумме. И совершенно ясно, что ее подозрение о вскрытии писем было признано самими Мартыновыми беспочвенным, ибо добрые отношения с сёстрами Николая и со всем семейством у Лермонтова сохранялись и 1840-м, и в 1841 году: останавливаясь в Москве по дороге на Кавказ и обратно, в Петербург, Лермонтов бывал у Мартыновых. Недаром друзья Михаила Юрьевича (впрочем, кроме прозорливца Руфина Дорохова) до последней минуты не верили в серьёзность намерений Мартынова при неожиданном для всех вызове на дуэль.

Кстати о реальных, а не выдуманных любовных историях, связанных с Лермонтовым. В 1837 году он все еще был во власти дум о Вареньке Лопухиной, что и нашло отражение в «Княжне Мери» с ее Верой = Варварой. В 1840 году в полном разгаре был роман с Александрой Смирновой-Россет, и в Москве в мае того года Лермонтов пробыл дольше обычного: дожидался очень важных для него известий от Александрины. (Об этом обстоятельно – в моей книге "Александра и Михаил. Последняя любовь Лермонтова. – М., Профиздат, 2005, 2008, 2014.) А в 1841-м у него начинался роман с давней московской приятельницей Евдокией Ростопчиной. Так что ко времени дуэли с Мартыновым, действительно, единственным поводом для выдумок о семейных обидах оставалась история с письмами, относящаяся к сентябрю 1837 года. Лермонтоведы уже не раз задавали риторический вопрос: не слишком ли долго Мартынов ждал удобного случая для мести за вскрытие писем его сестёр?

Версия о том, что отец семейства не сказал Лермонтову о деньгах, – абсурд, принадлежащий автору юбилейной передачи о Лермонтове по первому каналу С.Медведеву. А вслед за ним еще один участник этой передачи беспрестанно повторял: если любовная связь поэта с одной из сестёр Мартынова была, то Мартынов имел полное право убить Лермонтова. Поздравили страну с 200-летием ее гения!

По поводу той же передачи: интересно, из каких источников С.Медведев почерпнул сведения о том, что Лермонтов был «маленький» и «хромой»? Во множестве воспоминаний современников говорится о «среднем росте» поэта, и нет ни единого воспоминания, где говорилось бы о хромоте. Да и невозможно представить себе прекрасного танцора и лазальщика по горам (когда он командовал отрядом разведчиков), страдающего хромотой. Была тяжёлая травма колена: во время укрощения в манеже Юнкерской школы необъезженного жеребца испугавшаяся бешеной скачки кобыла встала на дыбы и ударила копытом по ноге всадника; нога срослась не совсем ровно, о чём вспоминал троюродный брат Лермонтова Аким Шан-Гирей, но ни он, никто из других современников поэта не говорил о хромоте. Это выдумка кого-то из советских журналистов.

Еще один пример равнодушия к фактам, давно установленным лермонтоведами. Игорь Золотусский во всех красках описывал в своем выступлении по каналу «Культура» измену М.В.Арсеньева, деда Лермонтова, своей жене, бабушке Лермонтова, и ненависть бабушки к погибшему мужу, – хотя уже неоднократно публиковались работы Дмитрия Алексеева, исследователя биографии Лермонтова, в которых аргументированно опровергается эта выдумка. Статья Д.Алексеева под названием «Легенда о самоубийстве М.В.Арсеньева (Генезис мифа)» была опубликована еще в 2008 году в журнале «Вопросы биографии М.Ю.Лермонтова» (№3). Алексеев доказал, что ни измены жене, ни самоубийства не было – Михаил Васильевич Арсеньев скончался от апоплексического удара (в наше время используют термин инсульт). Становится понятно, почему Лермонтов "со знанием дела" говорит в "Герое нашего времени" об этом недуге: "...человек с могучим телосложением, при сидячей жизни и скромном поведении, умирает от апоплексического удара" ("Княжна Мери"). 

К сожалению, я не смогла выправить текст, посвященный М.В.Арсеньеву, во втором издании – 2008 года – книги "Александра и Михаил...": книга вышла в свет раньше, чем я познакомилась с работами Д.Алексеева. Но об открытиях Алексеева неизменно упоминается в моих статьях, помещенных на сайте  http://lermontov1814.narod.ru.  

Версию об измене Михаила Васильевича Арсеньева своей жене придумал первый биограф Лермонтова П.Висковатов и по-своему развил еще один биограф, П.Шугаев; их версии не совпадают, поскольку и то и другое – выдумка. И уж совсем непростительна озвученная И.Золотусским выдумка о ненависти бабушки к своему скончавшемуся мужу: будь это так, она не настаивала бы на имени Михаил для любимого внука и не говорила бы о внуке с гордостью, что он весь в деда – и лицом, и характером. С гордостью вспоминала она в разговорах с родственниками и о том, что муж горячо любил ее.

Наконец, еще одна старая версия, прозвучавшая по ТВ (имя озвучившего ее не хочу называть): якобы Лермонтов уволился из Московского университета из-за конфликтов с преподавателями – конфликтов, вызванных его строптивостью, заносчивостью. На самом деле всё было как раз наоборот, и для обнаружения истины достаточно просто внимательно читать документы университетского периода.

Когда Лермонтов подал прошение об увольнении из Московского университета «для перевода в Императорский Санкт-Петербургский университет», то ректор и декан снабдили его свидетельством об учёбе «с отличным прилежанием, с похвальным поведением и с хорошими успехами». Причиной ухода из Московского университета была долгая история с бунтом студентов против грубостей преподавателя С.Я.Малова, начавшаяся в марте 1831 года. «Бунтовщиков» наказали, но слабо, по мнению чиновников из С.-Петербурга, и оттуда пришло распоряжение наказать значительно строже. Именно хорошее отношение преподавателей привело к тому, что Лермонтов был переведён с нравственно-политического отделения (зачинщиков бунта) на словесное, а позднее ему было «посоветовано уйти». Все этапы спасения одного из лучших студентов можно проследить по сохранившимся документам, цитируемым, например, в «Летописи жизни и творчества М.Ю.Лермонтова» В.А.Мануйлова. Надо только дать себе труд их осмыслить.

Третьего ноября 2014 года по первому каналу ТВ был показан телефильм «Лермонтов», самый «порядочный» из всех телефильмов последних лет о поэте, – по крайней мере, я не увидела в нем сознательной цели очернить Лермонтова. Кто создал этот фильм, зрители, к сожалению, не узнали: титры были плотно закрыты рекламой «завтрашнего» фильма. В чем причина такого явного сокрытия? Видимо, в том, что телевизионщики устали от «писем протеста» против надуманного негатива о поэте.

В этом «анонимном» телефильме тоже есть ошибки, но не столь одиозные, как описанные мною ранее.

Первая ошибка связана с Екатериной Сушковой, в которую якобы был влюблен юный Лермонтов. Над этой версией, придуманной самой Екатериной, смеялась ее двоюродная сестра Евдокия Ростопчина (урожд. Сушкова): она вспоминала, что Катенька выпрашивала у Лермонтова стихи для своего альбома, посвященные вовсе не ей, а затем стала выдавать их за преподнесённые ей (тот же трюк Ек. Сушкова позднее проделывала с другим поэтом, Алексеем Апухтиным). Сушковой посвящено всего одно стихотворение Лермонтова, да и то написанное от лица гувернёра Столыпиных, М.Корда, – «Вблизи тебя до этих пор…» (1830). Сохранился автограф этого стихотворения с припиской самого поэта: «Шутка – предположенная от М.Корд». И даже в этом «послании» говорится: «Я не люблю – зачем скрывать!..»

В московский период жизни у юного Лермонтова было несколько увлечений; два из них – несомненные, прямо или косвенно подтверждённые лермонтоведами: это Наталья Иванова («НФИ») и Варвара Лопухина. Кстати, влюбился 15-летний Мишель не в пышногрудую даму, какой мы видим Н.Иванову на ее широко известном портрете более позднего времени, а в тоненькую большеглазую барышню 16–17-ти лет. «Изменила» она ему на следующий год после знакомства, скорее всего, потому, что знала: студентам вплоть до окончания курса запрещено жениться, а ей уже «пора» было выходить замуж.

Варенька Лопухина, с которой Лермонтов познакомился примерно через полгода после расставания с Натальей, навсегда осталась для него самым светлым воспоминанием юности. Она не дождалась любимого, вышла замуж весной 1835 года, узнав о его "романе" с Ек. Сушковой. О том, что это был вовсе не любовный роман, а всего лишь игра, затеянная ради спасения друга, Алексея Лопухина (он приехал в Петербург для женитьбы на Екатерине), Варе никто не сказал, хотя инициатором игры была ее приятельница, Александра Верещагина. И это относится уже ко второй ошибке в телефильме «Лермонтов», где закадровый голос сообщает о тайне, загадке «коварного» поведения Лермонтова с Ек. Сушковой в Петербурге зимой 1834–35 годов. Эту загадку лермонтоведы давно разгадали, обнаружив письмо Александры Верещагиной (из Москвы в С.-Петербург) с просьбой предотвратить женитьбу Алексея Лопухина: московские приятельницы Ек. Сушковой считали ее охотницей за богатыми женихами, а вовсе не влюбленной в Алексея. Вот Лермонтов и «предотвратил».

Исследователь Д.Алексеев, о котором я уже упоминала выше, доказательно опровергает не только версию о самоубийстве деда Лермонтова, М.В.Арсеньева, – опровергает он и достоверность «свидетельств» тарханских старожилов о неладах между отцом и матерью поэта. Записывались эти «свидетельства» лет через семьдесят после смерти Марии Михайловны, и веры в их истинность у исследователя нет. Во всяком случае, несомненно, что отсутствие Юрия Петровича в Тарханах в дни тяжелой болезни жены объяснялось отнюдь не конфликтом между супругами, а тем, что он находился в Москве, подыскивая дом для переезда туда молодой семьи. Косвенно подтверждаются только нелады между Юрием Петровичем и бабушкой, но отнюдь не между отцом и матерью поэта.

Я познакомилась с работами Д.Алексеева по трём выпускам "научно-публикаторского журнала" под названием "Вопросы биографии М.Ю.Лермонтова" и поначалу считала, что мы единомышленники. В дальнейшем это оказалось далеко не так, но вот по поводу "самоубийства" М.В.Арсеньева и "достоверности" запоздалых рассказов старожилов я по-прежнему полностью согласна с Д.Алексеевым. 

Я опубликовала много статей (и книгу) не только о Лермонтове, но и о Марине Цветаевой, – и не перестаю удивляться: всякий раз, когда наступает очередной юбилей великого поэта – будь то Лермонтов или Цветаева, – большинство статей и телепередач о нём (о ней) проникнуто не любовью и благодарностью за прекрасное творчество, а непременным стремлением выдумать или "реанимировать" какую-нибудь гадость. Господа журналисты – любители негатива! Уж лучше вы совсем не обращайте внимания на юбилеи отечественных гениев, чем отмечать их подобным образом.

Лидия БЕЛОВА

Октябрь 2015 года

Приложение. Письмо в Музей-усадьбу "Тарханы",

для Т.Н.Кольян. –

Отклик на публикацию в Интернете

Уважаемая Татьяна Николаевна, листая в Интернете "картинки" с моей книгой "Александра и Михаил. Последняя любовь Лермонтова", я открыла Ваш отзыв о книге и не могу не откликнуться – не ради себя (давно уже вышла из того возраста, когда задевала критика, касающаяся меня лично), а ради Лермонтова.

Во-первых, в предисловии к книге сказано, что здесь два автора, более того – предисловие озаглавлено: "О моей героине и соавторе". То есть читатель и не ждёт, что я попросту буду пересказывать то, что пишет Смирнова-Россет. Какие могут быть претензии к неполному соответствию всего текста моей книги Запискам Смирновой-Россет? Я периодически развиваю, дополняю ее мысли, остаюсь на ее позиции, вот и всё.

Во-вторых, существует самый полный свод сочинений Смирновой-Россет – книга серии "Литературные памятники": "А.О.Смирнова-Россет. Дневник. Воспоминания" (М., "Наука", 1989; издание подготовила С.В.Житомирская). В этом своде нет ни единого высказывания о Лермонтове хотя бы с тенью негатива (как нет и в моей книге), наоборот – о нём говорится как о достойном преемнике Пушкина и с восхищением цитируются его стихи. О личности – минимально, поскольку раскрытие их романа было бы для Александры Осиповны катастрофой (замужняя женщина с детьми в том веке!). Откуда взята Ваша цитата? Если Вы хотите, чтобы Ваши статьи всерьёз воспринимали не только простодушные читатели, но и специалисты, надо указывать источники цитат. М.б., это из сочинений дочери, с первых же публикаций признанных фальшивкой?

Ну а о том, что не было и не могло быть романа между Смирновой-Россет и Николаем Киселёвым, первой сказала не я, а С.В.Житомирская – в комментариях к указанной выше книге. Хоть ее-то мнение следовало бы уважать: никто лучше нее не знал биографию и творчество А.О.Смирновой-Россет. (Годы жизни самой Житомирской: 1916–2002, – так что, к сожалению, я уже не могу обратиться к ней за поддержкой.)

В юбилейный год на Лермонтова были вылиты ушаты грязи (в традициях современной журналистики), но я не увидела, не услышала ни единого слова протеста от "тархановцев", – зато вы еще и добавляете к негативу по своей ложечке дёгтя.

Вот если бы и Вы дали свой отзыв на "юбилейную" концентрацию негатива о Лермонтове – в "Литературной газете", например, – цены бы этому отзыву не было! А у Вас почему-то возникло желание очернить одно из тех редких изданий, где о Лермонтове говорится так, как он того достоин. – Лидия Александровна Белова. 11.10.15

P.S. Я считала, что всё необходимое о "рецензии" Т.Н.Кольян на мою книгу уже сказала, и не собиралась к этому возвращаться. Но недавно, сделав запрос в "Яндексе" по другому поводу, увидела, что ее "рецензия" до сих пор присутствует в Интернете, несмотря на всю ее абсурдность. Поэтому решила добавить несколько штрихов в свой ответ.

Еще раз о любви Александрины не к Лермонтову, а к дальнему родственнику мужа Николаю Киселёву. С.В.Житомирская проследила весь ход общения Смирновой-Россет с Киселёвым: познакомились они, когда Александра Осиповна была на последних месяцах беременности; позднее оба жили в Париже, но Киселёв больше не посещал дом Смирновых, занятый дипломатической карьерой и светскими развлечениями. Житомирская с полной уверенностью пишет, что Смирнова-Россет использовала фамилию Киселёва как своеобразный шифр (после кончины и Киселёва, и своего мужа). Поразительно! Писать рецензию на книгу о Лермонтове и Смирновой-Россет, да еще и используя свою причастность к лермонтовским "Тарханам", и при этом не удосужиться прочитать книгу самого авторитетного специалиста по биографии и текстам Смирновой-Россет!

И второе. Я узнала, что характеристика Лермонтова устами Смирновой-Россет, приведённая в "рецензии" Т.Н.Кольян, взята из якобы ее письма к Вяземскому. То есть это еще одно подтверждение того, что мы имеем дело с заведомой фальшивкой. Светская дама просвещает одного из столпов русской литературы XIX века по поводу значения Пушкина и Лермонтова! При этом и Смирнова и Вяземский – постоянные посетители салонов Карамзиных, Одоевских, Ростопчиных, и Вяземскому ли не знать, были ли у Лермонтова друзья (знаем и мы – благодаря воспоминаниям Евдокии Ростопчиной, письмам Софьи Карамзиной к сестре, надписи на записной книжке, подаренной Лермонтову Одоевским, и многим другим документам). Характеристика, которую якобы дает Лермонтову Смирнова-Россет, могла бы быть обращена к иностранцу типа Александра Дюма, но никак не к члену "карамзинского кружка", знающему Лермонтова лучше самой Смирновой. Как я и предполагала изначально, цитата взята из "воспоминаний", написанных дочерью Смирновой-Россет от имени матери и с первых же публикаций признанных фальшивкой. – Л.Белова. Октябрь 2016 года